641 день оккупации, 4 попытки освобождения, сотни тысяч погибших солдат и мирных жителей – Харьков сполна познал на себе ужасы Второй мировой войны. Из всех советских населенных пунктов, возле которых шли отчаянные бои, именно во время боев за Харьков СССР и Германия потеряли больше всего людей. Именно с освобождения нашего города началось освобождение Украины от нацизма. Об этом помнят ветераны и обычные харьковчане, об этом напоминают памятники погибшим во времена Второй мировой войны.
Всего в Харькове 19 монументов, имеющих отношение к событиям той войны – это братские могилы, стелы в честь павших, бюсты военачальников и даже памятник обезьянкам, которые пережили оккупацию. Мы выбрали те из них, которые наиболее полно отображают память о событиях войны и об огромных жертвах, которые понес наш народ.
Это без преувеличения самый известный из харьковских памятников, посвященных Второй мировой. Огромный монумент, ставший одним из символов нашего города, расположен на пересечении улицы 23 Августа (названа в честь дня освобождения города) и проспекта Науки. Он был открыт в 1981 году, а в 2010 году подвергся небольшой реставрации (ремонтники отмыли и почистили сам памятник, а также обновили постамент). Зимой 2016 года памятник Воину-освободителю подвергся нападению вандалов, которые сбили с него буквы, чтобы сдать их на металлолом. Однако к празднику Победы над нацизмом буквы были восстановлены.
Фото: cxid.info
А вот этот памятник куда менее известен. Он расположен в небольшом сквере между заводом “Электротяжмаш” и станцией метро “Пролетарская”. Именно здесь в 1943 году велись отчаянные бои за железнодорожную станцию Лосево. В братской могиле похоронены останки 80 погибших советских солдат.
Дробицкий яр по праву называют одним из самых трагических мест Харькова. Именно здесь во время оккупации происходили массовые расстрелы мирного населения – евреев, психически больных людей, пленных красноармейцев и тех, кого подозревали в связях с подпольщиками. Всего, по оценкам историков, здесь погибло от 15 до 20 тысяч человек.
В годы войны на территории региона действовало около пятидесяти партизанских отрядов и подпольных групп – от совсем небольших, в составе которых было несколько человек – до достаточно крупных соединений, которые благодаря поддержке местных жителей, могли наносить существенный урон оккупантам. Только по официальным данным “жертвами” партизан на Харьковщине стало около 6 тысяч гитлеровцев. Немалую цену заплатили за это и сами подпольщики – в Книге памяти Украины 121 фамилия погибших и расстрелянных партизан.
В 1977 году в Лесопарке, на месте массовых расстрелов пленных красноармейцев и мирных жителей, был открыт величественный Мемориал Славы. Композиция памятника состоит из трех памятных стел с ниспущенными знаменами и скорбящей фигуры “Матери”. На одной из стел высечены имена 260-ти уроженцев Харьковской области, которые отдали свои жизни за Победу.
Об этом памятнике знают далеко не все харьковчане, не говоря уже о гостях города. Открытая еще в 2010 году Аллея была посвящена самым кровопролитным сражениям – от Одессы до Сталинграда и Бреста. К корням каждой из 15-ти лип заложили капсулы с землей из городов-героев и мест сражений. Сейчас ее не очень принято вспоминать – ведь открытие Аллеи было связано с должностными лицами из РФ и Днями Санкт-Петербурга в Харькове. Но местные жители по-прежнему ухаживают за Аллеей и оставляют цветы в память о погибших на полях Второй мировой.
Не забывают харьковчане и о том, что именно в нашем городе появился на свет без преувеличения лучший танк Второй мировой войны Т-34. Кроме того, многие уроженцы Харькова воевали в танковых частях, освобождая от нацизма Украину, Беларусь, Прибалтику и страны Восточной Европы. В память о них возле Гвардейского ордена красной звезды факультета военной подготовки имени Верховной Рады Украины НТУ «ХПИ» установлен памятник.
Отметим, что пропагандисты соседней страны долгое время пытались убедить всех в том, что памятники Великой Отечественной войны в Харькове будут “снесены или разрушены”. Однако память о трагических событиях оккупации, о жизнях, которые были отданы за мирное небо над нашими головами, по-прежнему хранится как в сердцах харьковчан, так и в памятниках нашего города.
Сносить памятники павшим в ВОВ пока не решаются, пока об этом только говорят во Львове, но оскверняют регулярно, в том числе и в Харькове, в частности, памятник воину-освободителю раскрасили желто-голубыми цветами и пристали скотчем петлюровский прапор на автомат, братскую могилу на перекрестке Рыбалко и Б.Хмельницкого разукрашивают свастиками и символами укронеонацистов и т. д.
“Сносят и разрушают” из памяти все что связано с подвигов советского народа в ВОВ, начиная от наименования войны и переноса выходного с 9 на 8, переименования улиц, названных именами героев и полководцев, и заканчивая реабиоитацией украинских карателей из подразделений сс и возбуждением уголовных дел против 94-летних ветеранов за ликвидацию этих бандитов.
Так что не надо рассказывать про пропагандистов соседней страны. Вместо этого лучше посмотрите в зеркало.
ТЯГОТЫ ВОЙНЫ В МОЕМ ВОСПРИЯТИИ
(Воспоминания детства Михаила Дубовика)
Шли безмятежные для меня мирные дни моего детства. Жили мы на Холодной горе по улице Абрамовскоя, № 34. Я был одним ребенком в семье родителей Федора Ивановича и Ефросинии Петровны Дубовик. Первые мои воспоминания о войне это – белые облачные полосы на небе и слова матери, что такое явление предвещает плохое – наверно, будет война. А потом – уже зримые впечатления о ней. Так, однажды летом мы с матерью поехали на завод Серп и Молот, где отец работал столяром. Стояли возле киоска. В небе слышался какой-то гул и хлопки. Стоящие рядом люди говорили, что высоко летит немецкий самолёт и по нему стреляют зенитки. В другой раз мы с матерью были в большом магазине с прозрачным потолком. Вдруг страшно завыла сирена (я слышал её в первый раз) и мы побежали домой. А потом в один из теплых вечеров отец, мать и я возвращались от тёти Вари и уже почти возле нашего дома увидели, что по небу движутся узкие световые полосы, которые скрещивались и расходились. Отец говорил: «Это прожекторы ищут немецкие самолёты». Слышны были их гул и глухие хлопки над нами от разрывов зенитных снарядов. Дома у нас появился противогаз. Мне было очень забавно натирать его большие глаза, стёкла, скользким карандашом и надевать его на свою голову.
Дни становились пасмурными. Отец начал копать возле дома траншею – убежище. И вот, однажды, к вечеру начали сильно звенеть стекла и дрожать пол в доме. Мы полезли в вырытую яму. Там были кровать, стулья, горела свечка. Мы часто там прятались. А однажды вечером, когда затих грохот, мы пошли через сад в другой двор в убежище соседей, потому что стали бояться быть одними. Было очень темно. Шёл сильный дождь. В небе что-то грохотало и сверкало. Пролетел самолёт. Мы стояли возле этого убежища, но боялись идти в него, а из него никто не выходил. А в какой-то также пасмурный день меня повели к базару смотреть сбитый немецкий самолёт. Запомнились длинные листы, на них красные штучки. То были крылья самолёта с лампочками.
И так тянулось много дней. Горел Госпром, были бомбёжки. А в одно солнечное утро мы услышали сильный грохот, содрогалась земля! То, как говорили родители, шли танки по улице Свердлова. А перед вечером, когда ещё светило солнце и было очень тихо кругом, мы с отцом пошли по Пермскому переулку к улице Свердлова. Повернули к поликлинике. Кругом – ни души. Увидели, что возле каменной ограды поликлиники стоит пушка, а возле неё сидит, прислонившись к ограде, человек в красноармейской форме. Он был мёртв. А недалеко впереди лежал на рельсах трамвай, опрокинутый на бок. Мы пошли к тете Варе, сестре матери, и моему деду Петру Аврамовичу, которые жили по переулку Мануильсго №3. Зашли во двор. И только прикрыли калитку (фортку, как мы её называли) – за нами во двор вбежали двое военных в тёмно-зеленых касках и таких же рубашках с засученными рукавами. А в руках – автоматы. Начали что то непонятое кричать. Отца и деда ставят к забору, крича «Коммунист!?» Тётя Варя плачет. Так впервые я увидел немцев. Дед что-то им говорил. Они хватают курей и уходят. Мы тоже быстро идём домой.
А у нас в комнате уже сидит немец в светлой шинели, на столе разложена карта, рядом – его фуражка с кокардой, фонарик. Он что-то показывает на карте и говорит плохо по-русски «Москва! Москва капут!». А мне так хочется дотянуться до фонарика. Так закончилось моё раннее детство, и началась другая жизнь. Идет война. Немцы в Харькове и у нас дома. Насколько приятно вспоминать светлые дни раннего детства, когда все было в радость и помнится только одно маленькое родительского наказание (после моего «танца» на диване по пирогам), чем последующие мрачные дни. И даже первая встреча с немцем дома запомнилась огорчением и страхом. Я упоминал о фонарике, который лежал на столе возле немца. Он больше всего меня заинтересовал, ведь его я видел впервые. Я брал его в руки, включал. Но немец выхватил его из моих рук и начал ругаться.
А следующая встреча с другим немцем перед вечером в другой день чуть было не окончилась трагично. Она произошла у входа на склад воинской части по улице Нариманова, куда мои родители пошли, как и другие люди, что-то искать. Ходили мы по чердаку склада, видели винтовочные патроны, заряженные деревянными пулями. Отец набрал в мешок стружек. При выходе из ворот двора на улицу нас встретил немецкий офицер. Мы стали убегать. Он догнал мать, схватил ее за руку, вынул пистолет и намеревался стрелять. Она плачет, показывает на меня, крича «Киндер! Киндер!». Немец ударил мать по лицу, но отпустил.
Далее помню уже зиму. У нас в комнате живут два немца. Когда их нет дома, я проверяю, где что лежит. Однажды, открыв дверцу шифоньера, увидел на полках конфеты, печенье. Наелся всего. А вечером поднялся шум, крики. Немцы хватают мать, отца, берут веревку, чтобы их повесить. Я реву. Но все обошлось. А потом немцы от нас ушли. Дома – страшный холод. Ставни закрыты. На стеклах окон – наросты льда. Мы перебираемся в кухню, а комнату закрыли. Топить нечем.
В один из таких дней я стою на табуретке. Заходит отец и протягивает ко мне руки в серых рукавицах и что-то говорит, указывая на свои руки. Потом мы варим кукурузные зерна. Перемалываем их в мясорубке, и я их проталкиваю в неё. Вдруг мой палец цепляется за нож мясорубки. Я кричу. Течёт кровь. Потом отец часто окунает пальцы обеих своих рук в тёплую воду. Они красные. Затем кисти рук у него стали перевязанными. Он лежит на кровати. Причину этого я тогда не понимал. Гораздо позже я узнал из рассказов матери, что отец был освобождён от призыва в армию и с началом войны остался дома. И все трудности пришлось, прежде всего, преодолевать ему. А зима первого военного года, а с ней и условия жизни в Харькове были очень суровые: есть нечего, топить печь нечем (тогда почти везде в Харькове было только печное отопление) да и воды не было, т.к. водопровод не работал. И на Холодной Горе вблизи нас был только один источник воды – ручная водокачка на ул. Пермской. Немцы гоняли людей качать воду. Работал там и отец. Ездил он и на «менку» – менять вещи на продукты. Стояли сильные морозы, и он обморозил руки. Никто его не лечил. Со временем пальцы начали чернеть. Однажды я лежал рядом с отцом на кровати в кухне. Нам в окно светило солнце. Наступала весна. В один из весенних дней было очень тепло. С матерью я иду на базар. Там на столбе с часами видим повешенную женщину. Вдруг над головами слышится страшный грохот. То низко летел самолёт со звёздами на крыльях, по нему стреляли. Мы спрятались в угловой магазин. Когда самолёт улетел, мы вышли на улицу и увидели много летящих с неба листков, которые подбирали люди. То были советские листовки, сброшенные с самолёта. Появились немцы, и мы убежали домой.
А потом мать устроила каким-то образом отца в 9 ю больницу. Мы его проведывали. Так, однажды я с матерью – во дворе 9-й больницы. К нам выходит отец в сером халате. Позже я узнал, что его удалось положить в эту больницу благодаря тому, что ею руководил хорошо знакомый родителям профессор – хирург Александр Иванович Мещанинов. Отец сидит с нами в беседке. Я – у него на руках или бегаю. Солнце – перед закатом. В другой раз – мы снова во дворе больницы. Я с флажком. Мать с кем-то идёт к маленькому деревянному домику. Его открывают, а там лежит много мёртвых людей. Все раздетые. Мать плачет и говорит мне, что – вот твой папа. Я ничего не понимаю. Так воспринялось мною самое страшное событие в нашей семье, круто изменившее нашу последующую жизнь. Случилось это 20 мая 1942 года. Похорон отца не помню. Да их, как говорила мать, и не было, потому что из родных никто не помог ей. И его, как и других «безродных», хоронила больница. И сейчас щемит душа, что я не видел могилу отца, а мать и другие родственники не узнали тогда, где его похоронили и не искали то место. Но по рассказам материных знакомых (в частности, санитарки 9-й больницы тёти Нюры) всех умерших тогда в больнице отвозили в Залютинский лес. Там же хоронили и расстрелянных советских военнопленных. На том месте был поставлен обелиск. А сейчас там, в конце леса, перед поселком Подворки вблизи автотрассы на Харьков и почти напротив ТЕЦ №5, стоит памятник с надписью о том, что в этой могиле захоронены граждане Харькова, умершие во время его оккупации в 1941-43 г.г. Прилагаю фото отца и памятника жертвам оккупации Харькова, сделанное мною 20 мая 2017 г.
Михаил Федорович Дубовик, Харьков, 25 мая 2017 года.